Алексей Леонтьев - Тройной прыжок [журнальный вариант]
— Интересно, что бы ты делал, если бы я тебя не удержала? Напрасно схватила! — безжалостно продолжала она — Надо было дать тебе прыгнуть! Самоубийца-любитель…
Ей обидно за свое волнение, слезы. Я отворачиваюсь к окну.
Сумасшедший состав несет нас в ночь. За темным стеклом только угадываются очертания лесных посадок, разрывы полей…
За окном вспыхнул яркий свет. Оглушительный грохот ворвался в кабину. Я невольно отшатнулся. Мимо проносился встречный поезд. На огромной скорости слились в одну полосу освещенные окна вагонов. Там сидели пассажиры, ужинали, разговаривали. Они были всего в каких-нибудь полутора-двух метрах.
Поезд промчался. Через полчаса он остановится у нашей станции. Я застонал от подступившей тоски.
Девчонка встревоженно взглянула на меня. Но я молчал, и она ничего не спросила. Только заглянула в лицо. В глазах ее мелькнул испуг.
— Ты что… плакал?..
10
Начальник разъезда «38-й километр» растерянно перечитывал телефонограмму.
— Ну и ну! Такого еще никогда не было!
— Мне приходилось, — сказал пожилой дежурный.
— Составы под откос пускать?!
Дежурный кивнул.
— Это когда же?
— В войну.
— Так то в войну!..
Начальник был очень молод.
11
Она стояла спиной ко мне. Плечи ее вздрагивали. Я пробовал успокоить ее, но она не обернулась. Я видел, как она кусала губы, чтобы не разрыдаться. Со слезами она ничего не могла сделать, они текли у нее по щекам. Я вынул из кармана платок.
— На, возьми, — сказал я. — Чистый.
Она, не оборачиваясь, оттолкнула мою руку. Она не хотела, чтобы я видел ее слезы. Но плечи у нее вздрагивали все сильней. Я не знал, что делать. У меня уже у самого засвербило в носу и сами собой начали подергиваться губы. Я попробовал засвистеть какой-то веселенький мотивчик.
— Перестань свистеть! — сказала она.
Я перестал. Она вынула зеркальце. Не глядя на меня, потребовала:
— Дай платок!
12
— Серега! Сергей!..
Петька весь ободрался о щебенку и придорожные кусты. Сорвал голос. Он обшарил не меньше километра насыпи с обеих сторон.
— Сережка-а!
Значит, он остался на сцепке и сейчас мчится в тартарары со скоростью сто километров в час…
— Серге-ей!
Мимо, грохоча, пронесся пассажирский поезд.
Петька скатился с насыпи и через бурое весеннее поле побежал к далекому проселку. Вдали показался одинокий свет фары. Он приближался.
Башмаки расползались в жирной пашне. Земля цеплялась за ноги, не пускала вперед. Донесся треск мотоциклетного мотора.
Петька отчаянно рванулся к проселку. Упал, поднялся. Снова бросился наперерез свету. Забыв об опасности, Петька, распахнул руки, загородил дорогу. Мотоциклист резко затормозил.
— Друг!.. — прохрипел Петька. — Скорей… К телефону!..
Вид у него был такой, что парнишка-мотоциклист даже не спросил ничего. Кивком показал на сиденье сзади.
Круто развернул машину и на предельной скорости помчал ее обратно в темноту.
13
— Что же мы будем делать? — спросила девчонка.
Она уже привела себя в порядок и стояла строгая, аккуратная, такая же, как прежде. Она смотрела на меня, ожидая ответа. Надо было что-то придумать, оттянуть время.
За окном в луче прожектора промелькнула фанерная постройка с вывеской «Столовая». Несколько столиков стояли снаружи. На них лежали стулья, убранные на ночь.
Я вдруг ужасно захотел есть. Я всегда хочу есть в самое неподходящее время. Даже в кино, когда вижу, как на экране артисты едят, так мне тут же хочется есть. Я раз в доме санитарного просвещения у лектора, который проводил беседу о питании при атеросклерозе, спросил, что это — может быть, у меня какая-нибудь болезнь?
Лектор сказал, что я вполне здоров. Просто у меня сильная реакция организма на еду. И это вполне согласуется с теорией академика Павлова.
— Слушай, — сказал я. — У тебя никакой еды нет?
— Что?!
Глаза девчонки стали еще круглей. Она решила, что ослышалась.
— Ты хочешь есть?!
— Не хотел бы, не спрашивал, — буркнул я.
Я уже жалел о своем нелепом вопросе. Но девчонка вдруг сказала:
— Сейчас посмотрим.
Она немного успокоилась. Если человек хочет есть, то в самом деле все не так страшно.
Девчонка поставила на кресло большую красно-синюю сумку. Сумка была набита свертками, пакетами, кульками. У меня просто глаза разбежались. Колбаса, сыр, масло, хлеб белый и черный, крутые яйца, соленые помидоры… Ну и запасливая оказалась попутчица! У меня даже настроение поднялось.
Со стороны поглядеть — просто два человека сидят в поезде и ужинают. Только почему-то не в купе вагона, а в кабине машиниста. Девчонка сама почти ничего не ела, только все подкладывала мне новые куски. И чем больше я ел, тем она становилась спокойней. Кажется, первый раз мой аппетит принес какую-то пользу.
14
На дверях поселковой почты висел большой амбарный замок.
— Проспись, парень, — говорил сторож, — утром приходи.
— Открывай! — хрипел Петька. — Мне на станцию позвонить надо!
— Отступи! Не имею никакого полного права допускать посторонних лиц в неурочное время. Добром говорю, уйди!
— Открывай! Человек гибнет!
— Неужто на пятнадцать суток захотел? А ну, отойди! — Сторож угрожающе вскинул «тулку». — Стрелять буду!
— Стреляй!
Петька рванул на груди комбинезон и пошел на сторожа. Оттолкнул его. Ударил в дверь ногой. Дверь распахнулась. Не зажигая света, Петька бросился к телефону на стене.
— Ну, что хватаешь? Что хватаешь?! — плачущим голосом проговорил сзади сторож. — Это ж местный. Междугородний — вот он, в будочке висит… Темнота!..
15
Я уже не мог больше есть, а она все очищала яйца, мазала хлеб маслом, отрезала толстые ломти колбасы и молча пододвигала мне новые куски.
— Все! — сказал я. — Спасибо, сыт.
— Возьми помидоры. Ты не пробовал.
Это была, пожалуй, первая ее фраза за наш ужин.
— Попробуй! — настойчиво повторила она. — Сама солила.
Тут я понял, что совсем она не успокоилась. Просто боится, что сейчас кончится ужин и снова надвинется страх. И еще она очень не хочет, чтобы я заметил это.
— Возьми! — сказала она.
Я чувствовал, что у нее внутри все сжимается от предчувствия страха, но больше не мог съесть ни кусочка. Никакая реакция на еду не помогала.
— Всухомятку не пойдет, — сказал я. — Вот если бы граммов сто пятьдесят!
